Дверь в таверну отворилась с режущим ухом скрипом, так скрипят старые доски пола, когда по ним идут рабочие, несущие тяжелую мебель или ещё какой груз. Трактирщик с недоумением почесал за ухом: сколько народу входило или выходило из его таверны, а все ж дверь не скрипела = и не удивительно, петли такого звука не издают, да и с какой стати - каждую ночь их протирают и смазывают маслом. Но тем не менее, отворяемые двери заскрипели и внутрь, кряхтя и отдуваясь, влез неказистый мужичонка, совершенно затрапезного вида и стало хорошо видно, а точнее, слышно, что скрип производили вовсе не двери, а оглобля, взваленная мужичком себе на плечи. Оглобля на вид казалось ужасно старой и, даже более того,(если к оглобле может применяться такое определение) древней. Она была вся иссиня черная, как вороново крыло, и, казалось, сам воздух вокруг неё слегка чернел = он подрагивал и будто бы черные струйки дыма поднимались от оглобли и тут же рассеивались пальцах в двух от её поверхности. Сама же поверхность, хоть и казалась ухоженной на вид (как позже можно было заметить мужичонка натирал оглоблю куском какой-то ветоши, макаемой в глиняный горшочек, чекушки этак на две размером, на котором было накарябано вкривь и вкось "пчелиный воскъ" (ъ на конце надписи заставлял задуматься в её правдивости или, что скорее соответствовало истине, в грамотности автора)), вся была покрыта трещинами, как будто давным-давно дерево рассохлось.
Что же касается мужичонки, то самым интересным в нем были три вещи:
1. Войдя и отдышавшись, он сказал: "Оно вещает так = Привет, народ частной... ой, честный то бишь... Здравия вам, а заведению твою трактирщик преспияния многого... ох, точнее, преуспевания и довольства большого". После этой фразы скрип прекратился, и мужичонка двинулся к столу недалеко от большого бочонка с пенистым, около которого как раз прохаживался хозяин с черпаком.
2. Оглобля спокойно себе лежала на плечах мужичонки и тот её ничем не придерживал, и со стороны не было заметно ни ремней, ни верёвок, ни ещё каких-нибудь средств, благодаря которым оглобля и могла бы покоиться на плечах без дополнительной поддержки.
3. Уже выше упомянутый процесс натирания оглобли "воскомъ".
А так сам по себе этот мужичонка в потрёпанном овчинном тулупе, подпоясанный простецкой, паршивенькой верёвкой, в штанах, наверное кожаных когда-то, но сейчас покрытых таким количеством заплат всех цветов и оттенков, что описывать их просто бесполезно, в валенках чёрного цвета(кстати единственная прилично выглядящая вещь в гардеробе этого субъекта) и в шапке-ушанке, опять же чёрной, но настолько заношенной, что ставшей уже как бы серой. К портрету можно добавить большущие меховые рукавицы, которые гость снял и убрал за пазуху = под тулуп(откуда кстати были извлечены "воскъ" и ветошь), лицо, закрытое снизу чёрной неопрятной бородой до половины груди, лоб, невидимый из-под шапки, глаза = каких-то пустых, тусклых и банально карих и брови = похожих на два больших разросшихся куста.
Усевшись за стол мужичонка потребовал тарелку борща, миску каши и кусок мяса посочнее. Запивал он всё это пивом. Расплачивался извлечённой из-под тулупа горой медных монет. После этого, достав банку воска, мужичонка снял с плеч оглоблю, расстелил кусок красного атласного шёлка, извлечённый из-под тулупа, положил на него оглоблю и стал протирать. На вопрос трактирщика, а что енто такое и как енто понимать, раздался скрип, знакомый нам по сцене появления нашего героя, и тогда мужичонка ответил:
"Оно вещает так = есть оглобля, с ней мужик - то есть я. Оглобля не простая, а скрипящая и древняя. И мужик не простой, а носящий её на хребту своём... Ну вот такие дела." Тут мужик ухмыльнулся, достал из-за пазухи золотой, протянул его трактирщику и сказал: "А это я думаю пока снимет любое недопонимание."